Хорал [litres] - Кент Харуф
Затем они перешли дорогу, катя велосипеды рядом, остановились и снова посмотрели на дом, откинули опоры, поставили велосипеды на тротуаре, приблизились к парадной двери.
– Давай, – сказал Бобби.
Айк постучал по некрашеной деревянной двери.
– Она так даже не услышит, – сказал Бобби.
– Тогда сам стучи.
Бобби отвернулся.
– Ладно.
Айк снова постучал, чуть погромче, и они ждали, уставившись на дверь. Позади улица была тиха, машины не ездили. Когда они уже перестали ждать, дверь медленно открылась внутрь, и они увидели мать. Она стояла в проходе, глядя на них тусклым, затуманенным взором. Выглядела она плохо. Похоже, она была совершенно вымотана. Они это видели. Она была красивой женщиной с мягкими каштановыми волосами, изящными руками и тонкой талией. Но теперь она казалась больной. Ввалившиеся глаза с темными кругами, лицо болезненно-бледное, худое и осунувшееся, будто она несколько дней забывала есть или все, что пробовала, казалось ей невкусным, даже если ей удавалось это разжевать и проглотить. В середине дня она все еще была в банном халате, волосы примяты с одного боку.
– Да, – сказала она.
Голос был сухим и ровным, лишенным всякого выражения.
– Привет, мама.
– Что-то случилось?
Она поднесла руку к глазам, закрываясь от яркого дневного солнца.
– Мы просто хотели повидаться.
Они ощутили неловкость и отвернулись, оглянувшись на пустую улицу, туда, откуда следили за домом.
– Вы хотели войти? – спросила она.
– Если ты не против.
Они прошли за ней в маленькую гостиную, где днем и ночью на съемной мебели висела ее одежда, а посуда с кухни – кофейные чашки с блюдцами и тарелки со съежившейся, засохшей едой – в беспорядке стояла на ковре.
– Я никого не ждала, – сказала она.
Она села на диван и подобрала под себя ноги. Мальчики все еще стояли.
– Не найдете, куда сесть?
Они уселись на деревянные стулья напротив дивана и взглянули на нее, снова избегая смотреть в глаза. Она теребила пояс на банном халате: накручивала его на палец и снова раскручивала. Ее бледные ноги – голени и желтовато-землистые ступни – виднелись из-под подола.
– Вас отец прислал? – спросила она.
– Нет, – ответил Айк. – Он нас не посылал.
– Он даже не знает, что мы здесь, – добавил Бобби.
– Он спрашивает обо мне?
– Мы говорим о тебе, – сказал Айк.
– И что вы говорите?
– Мы говорим, что скучаем. Гадаем, как ты.
– Мы гадаем, как ты тут одна в новом доме, – добавил Бобби.
– Я благодарна вам, – ответила она. – Мне гораздо лучше теперь, когда я узнала об этом. – Она оглядела комнату. – Как он?
– Папа?
– Да.
– Нормально.
– Я так понимаю, его теперь вечно нет дома.
– Иногда он уезжает поздно вечером, когда мы уже в постели, – сказал Айк.
– И куда он ездит?
– Мы не знаем.
– Он вам не говорит?
– Нет.
– Мне это не нравится, – произнесла она.
Она рассматривала свои руки, кончики длинных, тонких, изящных пальцев.
– Он, должно быть, думает, что я сошла с ума. Что я рехнулась. Должно быть, он так обо мне думает. – Она подняла взгляд. – Вы знали, что он больше не хочет, чтобы я возвращалась? Даже если я захочу. Так он мне сказал.
– Мы хотим, чтобы ты вернулась, мама.
– Я еще не сошла с ума, – сказала она. – Я так не думаю. По-вашему, я сумасшедшая?
– Нет.
– Нет. Я до этого еще не дошла. Не думаю, что я сойду с ума теперь.
Она смотрела невидящим взглядом в пространство.
– Я думала, что так будет, но теперь я так не считаю. Просто я не знаю, что делать со всеми этими мыслями. Я все время думаю и не могу остановиться, но я не знаю, что с этим делать.
Она снова посмотрела на них:
– Вот мне повезло, скажите?
– Может, тебе стоит больше гулять? – предположил Айк.
– Думаешь, мне это поможет?
– Возможно.
– Но как думаешь, когда ты вернешься домой? – спросил Бобби.
– Не могу сказать. Вы не должны меня торопить. Мне нужно время. Не спрашивайте меня об этом сейчас, ладно?
– Ладно.
Она грустно им улыбнулась.
– Спасибо, – сказала она.
– Мама, хочешь, мы здесь приберемся? – спросил Айк.
– Что? О чем ты?
– Вещи. В этом доме.
Он оглядел комнату и обвел ее рукой.
– О. Нет. Это очень мило. Но я что-то устала. – Она стянула ворот халата. – Пожалуй, прилягу. Мне что-то нездоровится.
– Тебе стоит сходить к врачу.
– Согласна. Не возражаете, если я прилягу сейчас?
– Ты выглядишь уставшей, мама.
– Мы вернемся позже, – сказал Бобби.
– Может, принести тебе что-нибудь? – спросил Айк.
Она заглянула в их лица.
– Что ж. Даже не знаю. У меня кофе закончился, – призналась она. – Можете принести мне кофе?
– Да.
– Можете записать на мой счет у Джонсона.
Она встала и медленно прошла в спальню, а они вышли из дома, посовещались на тротуаре и поехали в центр города, в бакалейный магазин Джонсона на Мэйн-стрит, протопали по деревянным полам к полкам с кофе, который был расставлен по маркам и ценам, выбрали зеленую банку, показавшуюся им знакомой, и записали на мамино имя у прилавка. После они отправились в «Дакуоллз» на той же Мэйн-стрит в середине квартала, встали перед полкой с духами и пятнадцать минут спорили, пока продавщица за стеклянным прилавком показывала им маленькие склянки.
– Сколько за эти? – спросил Айк.
– За вот эти?
– Да.
– Эти стоят пять долларов.
Наконец они выбрали те, что могли себе позволить из полученных за газеты денег и остатков того, что дал им Рэймонд Макферон за помощь со скотиной, – голубой флакончик, на котором было написано «Вечер в Париже», с приторно сладким запахом и серебряной крышкой, и у них еще остались деньги на маленькую коробочку с прозрачной крышкой, в которой лежал десяток мягких разноцветных шариков с пеной для ванны. Они попросили продавщицу, женщину средних лет, упаковать обе коробки в подарочную бумагу с лентой.
Затем они снова приехали к ее дому на Чикаго-стрит. Был уже конец дня, холодало. Длинные тени тянулись по улице. Они долго ждали, пока она подойдет к двери, и, открыв им, она выглядела так, словно очнулась
